… о сельской местности России

Дачники становятся первопроходцами новой волны освоения страны, которая не выживет без всеми забытой глубинки

О самой малоизвестной территории страны — сельской местности — рассказывает эксперт, ведущий научный сотрудник Института географии РАН, доктор географических наук Татьяна Нефедова.
— Ваши коллеги, урбанисты и регионоведы, уже выступавшие на страницах «Новой», рассказывали преимущественно о судьбе больших и малых городов. Но гигантская территория между этими городами остается terra incognita. Что происходит сегодня с российским селом?
— Сельское хозяйство и сельское расселение в значительной степени привязаны к природным условиям. В соответствии с ними нашу страну можно разделить на пять неравных частей.

Первая — огромная периферийная зона, которая занимает более 40% площади России. Это территория с самыми сложными природными условиями — северная часть Сибири, Дальнего Востока, европейский Север. Там невозможно занятие растениеводством, плотность сельского населения не превышает 1 человека на кв. км, а природные ресурсы исторически осваивались очагами.
Таежную лесную полосу от Карелии, Республики Коми и Архангельской области до Амурской области и Хабаровского края тоже можно отнести к периферии страны. Тут люди в основном жили и живут лесом, освоение территории шло исключительно по долинам рек, а плотность населения также низка. В советское время сюда было искусственно «затянуто» сельское хозяйство со специализацией, не свойственной природным условиям. Держалось оно на огромных дотациях и сейчас по большей части свернуто. Это еще более 20% территории России. То есть на двух третях территории страны нет ни сельского населения, ни условий для растениеводства.
Третья зона — это классическое староосвоенное Нечерноземье. В этой зоне тоже преобладают лесные ландшафты, однако здесь существовало хоть и дотационное, но довольно развитое сельское хозяйство. Здесь выращивали дорогое зерно с низкой урожайностью, разводили скот с низкой продуктивностью. Когда дотации кончились, сельское хозяйство начало «сжиматься».
Четвертая зона начинается с Курской, Белгородской областей, частично затрагивает Поволжье, юг Урала и Сибири. Ее сердцевина — равнины Северного Кавказа, особенно Краснодарский и Ставропольский края. Именно эта Черноземная полоса — надежда и опора нашего сельского хозяйства. Там сохранились колхозы, туда приходят агрохолдинги, там много фермеров. Активное население, уезжавшее из северных районов, помимо городов и их пригородов часто выбирало новым местом жительства именно эти области.
Наконец, республики Северного Кавказа, Сибири, Поволжья — во многом напоминают российское село 1950—60-х годов. Там дольше сохранялся положительный естественный прирост, еще много молодежи, люди готовы работать в сельской местности.
— Давайте рассмотрим подробнее социально-экономические процессы, которые протекают на каждой из этих территорий.
— Главное — понимать, что сельская местность вовсе не обязательно должна быть сельскохозяйственной. Население первой и второй зон выживает большей частью за счет охоты, рыболовства, лесных промыслов, добычи полезных ископаемых. Чем южнее, тем больше роль сельского хозяйства в экономике, тем активнее занято в нем население. Самые болезненные процессы протекают сегодня в Нечерноземье, откуда постепенно уходит сельское хозяйство, а люди и культурный пласт еще остаются.
— Вы досконально изучили российское Нечерноземье на примере Костромской области, которой посвящено несколько ваших исследований. Используем ее как модель.
— Для областей Нечерноземья характерны очень сильные демографические и экономические контрасты. Если в пригородах областных центров численность сельского населения почти не изменилась, то за пределами пригородов потери населения в ХХ веке были велики. И чем дальше от крупного города, тем хуже ситуация. Из периферийных районов уехало более 70% населения — прежде всего молодого и активного. А следовательно, и естественная убыль здесь выше.
Периферия остальных нечерноземных областей (так называемая глубинка, расположенная между пригородами крупных городов) — это территории с сильной депопуляцией населения. Но и оставшемуся населению из-за упадка сельского хозяйства и деградации советской промышленности в малых городах нечего делать. Примерно треть населения трудоспособного возраста в этих деревнях ничем не занята, преобладают пенсионерки-бабушки. А оставшиеся трудоспособные мужики зарабатывают «на отходе» в городах, причем половина — в Москве и Московской области. Необратимые изменения и с сельским хозяйством: катастрофически сократились посевная площадь и поголовье скота. Сегодня северная периферия сельского Нечерноземья отчасти выживает за счет леса. Еще с советских времен повелось, что каждый колхоз имел бесплатную делянку леса. На этом многие из них держались. В 2007 году новый Лесной кодекс уравнял сельскохозяйственные предприятия с другими арендаторами лесов, чем ускорил их банкротство. Сейчас оставшееся население выживает отчасти за счет сбора грибов и ягод.
— Чудовищное запустение периферии Нечерноземья создает ощущение, что сельская Россия вымирает. Так ли это на самом деле?
— Нет. Даже в областях Нечерноземья, в основном в пригородах региональных столиц, есть устойчиво развивающиеся районы. Это видно по многим индикаторам. Достаточно сказать, что в пригороде Костромы на четырех процентах территории области сосредоточено 20% ее сельского населения и 25% сельскохозяйственного производства. И предприятия в виде сельскохозяйственных кооперативов или новых агрохолдингов здесь сохраняются, и продуктивность выше. Казалось бы, какая разница корове, где пастись? А надои молока в пригородах Нечерноземья всегда выше в 2—3 раза, и даже урожайность зерновых выше. Главная причина все же в человеческом капитале, но и инфраструктура в пригородах лучше, и связи с городом крепче.
Хотя и глубинка не умирает полностью и оживает летом. «Высосав» население, Москва и Петербург направляют туда десанты дачников, которые не только концентрируются в садоводческих товариществах, но скупают пустующие дома, тем самым сохраняя и деревни. Только сколько их — никто не знает, администрации учет вести перестали. Кадастровые службы данных не дают. Также никто не знает, кроме жителей самих деревень, сколько местных жителей ездит «в отход» в города. И получается абсурд: деньги выделяют муниципалитетам на местное население, а его нет, зато живут подолгу горожане, зарегистрированные в Москве. Элементарный статистический учет всех этих массовых возвратных потоков давно назрел, хотя бы для того, чтобы понимать, что происходит в стране, где и сколько реально живет и работает населения.
В 2013 году мы с коллегами решили проехать по следам Радищева, посетили все бывшие почтовые станции, изучили районы вокруг и написали две книги о нашем путешествии из Петербурга в Москву спустя 200 с лишним лет. Когда едешь по трассе, видишь вокруг лишь зарастающие лесом поля, убогие деревни. Производство зерна и льна действительно ушло из-за низкой урожайности и нерентабельности. А производство мяса, например, увеличилось. Дело в том, что происходит смена типов хозяйствования — в эту зону между двумя столицами приходят крупные агрохолдинги. Зерно они выращивают в своих подразделениях на юге, а мясо и молоко производят здесь, ближе к потребителю. Ландшафт при новом типе хозяйствования выглядит иначе, чем при старом колхозном. Не нужно распахивать здесь огромные площади. Скот закупают породистый и держат беспривязно в новых модернизированных фермах. Тут же новые перерабатывающие молоко и мясо заводы. Но они в стороне от трассы, и современный путешественник их не видит.

— На фоне дотационного Нечерноземья юг России, ее житницы — Дон, Кубань, Ставрополь — выглядят очагом благополучия.
— На Юге не было такой депопуляции, он был и остается привлекательным для мигрантов. И дело даже не в количестве сельского населения. Когда из поколения в поколение, как в Нечерноземье, уезжают наиболее активные люди, происходит отрицательный социальный отбор. Здесь такого не было. Поэтому и качество человеческого капитала другое. Однако здесь есть свои серьезные проблемы.
Например, на западе Ставрополья заброшенных земель почти нет, работают сельскохозяйственные кооперативы и мощные агрохолдинги. А в селах — огромная безработица. Почему? Дело в том, что зерно здесь сеять выгодно, а развивать животноводство — нет. Поэтому посевы зерновых увеличились, а поголовье скота резко сократилось.
А Юг России — это крупные села и станицы с населением до 10 тысяч человек. По существу, сельские моногорода. При преобладающем растениеводстве руководству нужно 20 квалифицированных механизаторов и подсобные рабочие — все! Что будут делать остальные, живущие в этом селе? Люди выживают за счет натурального хозяйства и отходничества. В сравнительно благополучном Ставропольском крае общее число отходников больше, чем в проблемной Костромской области.
— Все революции, все самые болезненные реформы последних полутора веков так или иначе были связаны в России с борьбой за землю. И очевидно, что эта борьба до сих пор не завершена.
— В России есть два типа регионов, в которых идет реальная борьба за землю. Это пригороды крупных городов, прежде всего столиц, и южные районы. В первых — слишком дорогая и востребованная риелторами и застройщиками земля, поэтому вытесняется даже вполне успешное сельское хозяйство. На юге России, где растениеводство прибыльно, борьба за земельные доли идет внутри сельского хозяйства между разными производителями: колхозами, агрохолдингами, фермерами. В остальных регионах — огромное количество заброшенных земель, к которым мало кто проявляет интерес.
— В развивающихся странах одна из главных угроз для фермеров и независимых сельхозпредприятий — гигантские агрохолдинги. Как в России земля распределяется между различными типами собственников?
— Проблема России не в земле как таковой. А в том, чтобы сохранялась созданная в 1990-е годы многоукладность сельского хозяйства, чтобы работали и агрохолдинги, и сельскохозяйственные кооперативы, и фермеры, и товарные, и нетоварные хозяйства населения. Конечно, крупные современные предприятия имеют ряд преимуществ. Они обеспечивают стабильные поставки в сетевые магазины больших городов. Благодаря агрохолдингам началось восстановление после кризиса 1990-х годов заброшенных земель, поголовья скота, свиней и птицы. Все это не по силам мелким хозяйствам. Однако и негативных последствий много. Излишний гигантизм создает сложности управления разбросанными в разных регионах подразделениями агрохолдингов, тем более что наемные работники не заинтересованы в результатах. Поглощая колхозы и фермерские хозяйства, агрохолдинги усиливают зависимость целых районов от одного производителя. Перекредитованность большинства их них в современных условиях санкций стала очень серьезной проблемой и может привести к банкротствам и массовым увольнениям.
— Что происходит в России с основой любого успешного сельского хозяйства — фермерами?
— Фермеров много на юге. Животноводством там занимаются только кавказские народности. Это полутеневые и теневые хозяйства. Сколько они на самом деле держат скота на заброшенных колхозных кошарах, не знает никто. Зато русские фермеры, как и колхозы, выращивают пшеницу и подсолнечник. Но чтобы доходы оправдали затраты на технику, удобрения, нужно как минимум, 300—500 гектаров земли. При размере земельного пая в 10—15 гектаров этого можно достичь, только арендуя земли других фермеров и населения. Мы не раз сталкивались с ситуацией, когда по статистике в районе числится 50—60 фермеров, а на деле выясняется, что их всего пять. Остальные этим пяти сдали землю в аренду.
Значительную часть продукции (70% овощей, половину молока, треть мяса) у нас все еще производят мелкие полунатуральные хозяйства, главным образом для самообеспечения, хотя отчасти и на продажу. Поскольку нет у нас среднего класса, то сжимается и когорта средних предприятий. И это отсутствие стабильной, не впадающей в крайности середины — большая беда.
— Есть ли у процесса «вымывания» сельского населения в России свои особенности?
— Процессы урбанизации характерны для всех стран, только одни проходят определенные стадии урбанизации раньше, другие позже. В России весь ХХ век население уезжало из сельской местности. Самым активным, как ни странно, был отъезд уже в послевоенные годы. Казалось, колхозы работали, зарплаты на селе росли, а население все равно массово стремилось в города, где больше возможностей самореализации, обучения, развития, иные условия жизни и т.п.

В 1990-е депопуляция сельского населения несколько приостановилась, в села, даже нечерноземные, поехали люди из союзных республик, из северных и восточных регионов России. Главным стало жилье. Но нужна была и работа, и начался новый этап привлекательности городов. Особенно это касается крупных центров — урбанизация в нашей стране еще не завершена. Тем не менее рано или поздно она завершится. Привлекательность крупных городов в силу их перенаселенности, транспортного коллапса, экологических проблем начинает снижаться.
Однако урбанизация в России имела две особенности, объясняющие болезненность ее последствий. Для нашего огромного пространства характерна сравнительно редкая сеть больших городов с их пригородами, привлекающими население. А между ними в результате оттока населения на прежде освоенных территориях Нечерноземья сформировалась социально-экономическая пустыня. В Европе такого нет. Вторая особенность связана со спецификой колхозно-совхозной организации, которая не реагировала адекватно на вызовы времени. В западных странах уменьшение сельского населения стимулировало изменение экономических механизмов, внедрение новых технологий для повышения продуктивности и т.п. А в Нечерноземье лен и зерновые уходили под снег, потому что некому было их убирать, а посевные площади жестко контролировали партийные органы. Негибкость экономического механизма компенсировалась самыми высокими в мире дотациями сельскому хозяйству, а их резкое сокращение привело к катастрофе во многих районах.
— Есть ли возможность остановить опасное опустошение сельской России?
— Пока люди продолжают уезжать. Они едут не только за работой, хотя за работой тоже. Они хотят другого уровня жизни. Молодежи нужна иная социальная среда, иные возможности самореализации, одной зарплатой ее уже не удержишь. Но если не можете помочь, хотя бы не выталкивайте оставшихся.
В то же время в целях мизерной экономии средств, несопоставимой с социальными потерями, власти ускоряют опустошение деревень в районах депопуляции. Закрываются медпункты — взрослые дети начинают забирать пожилых родителей в города. Объединяются сельские поселения — окраинные деревни оказываются вне поля тяготения нового центра поселения, до них не доходит ремонт дорог, закрываются магазины, не ездят автолавки. Закрываются сельские начальные школы, уезжают не только выпускники школ, но и молодые семьи с детьми, так как отдать ребенка в интернат или каждый день возить его за десятки километров по плохим дорогам на ненадежном автобусе решится далеко не каждый родитель. Всегда можно найти выход. Например, в Татарстане в малых деревнях создаются учительские дома даже на 2—3 ребенка, где учитель младших классов доучит их до средней школы.
Важно сохранять самую элементарную инфраструктуру. Ведь в дома бабушек завтра приедут их дети из ближайшего города, выйдя на пенсию. Дачники, в том числе и московские, как правило, тоже покидают деревни, если не остается местных жителей, так как без присмотра их дома начинают разорять. Надо понимать: когда деревня умирает, территория не только выходит из экономического обращения. Мы теряем над ней социальный контроль. А нам нужно сохранить его до новой волны освоения пространства в центре России. Для следующего поколения, которое при благоприятных условиях захочет сюда вернуться.

Екатерина ЖИРИЦКАЯ. «Новая газета», 31 марта 2015 года